Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]
Приходили к нему послы от камских болгар–магометан, приходили с запада немцы, приходили хазары–евреи, но слышали в Киеве, что ни к одной вере не лежало так сердце князя, как к вере греческой.
Один греческий монах принес ему икону Страшного Суда и рассказал, какая участь ждет праведных и какая — грешных. Рассказал и о том, как Единый Истинный Бог, в Которого веруют греки, сходил на землю, как Он пострадал за людей, распят был и воскрес. Знали киевляне, что сильно задумался князь над словами монаха–проповедника, а глядя на икону Страшного Суда, промолвил: хорошо тем, кто на правой стороне, и горе тем, кто на левой…
— Крестись, и будешь с праведниками, — отвечал монах.
Ушел монах, но сменил его отец Адриан, и долгие задушевные беседы велись у него с князем. — Что же, батюшка? Как князь? Склоняется ли к нашей вере? — спрашивала как–то Светлана отца Адриана.
— В руках Божиих сердце человека… Бог знает… но веруем, что будет князь христианином. Недаром ему такой светлый ум дан… Вот теперь мужей именитых хочет послать в разные земли, чтобы сами посмотрели веру, увидели, как разные народы на своих местах служат каждый своему Богу. Пусть поедут, посмотрят… Свет веры Христовой еще ярче будет, как с тьмой–то сравнять его.
Так говорил старец. Светлана слушала его, почти уверенная, что князь Владимир будет христианином. Но у нее душа болела еще и за Рогдая. Вот уже исполнилась их мечта. Они — муж и жена; согласился Рогдай венчаться с ней по закону христианскому, но сам все еще оставался язычником. Какие–то колебания у него в душе. И лежит это камнем у нее на сердце, и всякая радость ее меркнет, и постоянно, постоянно, день и ночь, молится она за Рогдая: просвети его, приведи его к Себе, Боже!
Они живут в маленьком домике; вернее — живет она, а Рогдай все с князем. И знают этот домик все бедняки в Киеве, знают все больные. Идут к Светлане, а она поит, кормит, обшивает их, лечит целебными травами. Тихо и счастливо течет жизнь. Только бы Рогдай уверовал!
В этот вечер Рогдай ранее обыкновенного пришел к ней. Еще с реки услышала она его сильный, молодой голос. Пел он какую–то песню, и широкой волной разливалась могучая песня по затихшей реке.
— Ну, радость моя!.. Еду я с боярами и в землю Болгарскую, и в землю Греческую… будем смотреть, чья вера лучше…
Она немного побледнела: «Опять уезжает… Опять разлука!» — Но тотчас овладела собой.
— Да приведет тебя Господь к Себе! — проговорила она. Весь вечер прошел в разговоре о предстоящем отъезде.
Прошло около трех месяцев после этого разговора, и княжеская барка, на которой среди других послов Владимира находился и Рогдай, медленно и величаво подплывала к Босфору, на берегу которого красовалась столица Греческой империи — Царьград, или Византия.
Путь, которым плыли послы, знаком был русским. Каждую весну отправлялись этим путем ладьи, нагруженные разными товарами: шкурами зверей, лесом, воском, медом, хлебом в Грецию. Из Киева выходили они в вольные воды Днепра, плыли вниз по реке, между цветущими зелеными берегами, потом в том месте, где Днепр образует пороги, вытаскивали ладьи и товар на берег, тащили их «волоком», потом снова плыли по реке и выходили, наконец, в Черное море, которым добирались до Царьграда.
Этим путем плыли и великокняжеские послы. Их было десять мужей — все пожилые, умные и родовитые бояре, с суровыми лицами, закаленные в боях, друзья и советчики князя. Был тут и дядя его Добрыня, и любимый боярин и воевода Путята, и все они плыли в Царьград с сознанием, что важное и серьезное дело поручил им князь.
Рогдай был среди них как мальчик. Но его любили за веселый нрав, за уживчивость с товарищами, за услужливость старшим, и тому, что князь его так любил, не завидовали.
Много пережил и передумал Рогдай за эти месяцы.
Были уж они и в земле болгар камских… Не понравилась им их вера. Храмы показались унылыми… Видели они немецкие храмы, и там скучно и некрасиво показалось им. Что–то ждало их в земле Греческой, какой ответ привезут они князю Владимиру?
Думал об этом Рогдай, да и самого его занимала греческая вера: «Светлана приняла ее, а Светлана — умница… И Адриан, старик, который христианской вере учил, тоже старик умный и добрый. О Христе говорит как о живом… Точно он видел и знает Его».
В голове Рогдая мысли сменяли одна другую, переносили его на берега родного Днепра, к маленькому домику, где осталась Светлана, и хотелось поскорей вернуться туда. Но хотелось в то же время и Царьград увидать, и веру христианскую ближе узнать.
Был яркий солнечный день, когда их барка подплыла к главной пристани Царьграда, к Золотому Рогу.
Великолепное синее море сверкало и искрилось в лучах солнца, и волны словно ласкались о берег, накотором собралось много народа, все в ярких, пестрых одеждах, встречать славянских гостей.
Но гости, казалось, никого не видели, даже гребцы на веслах замерли от восхищения: какая картина развернулась перед ними!
Вдали, на ярко–синем небе, выступали снежные вершины высоких Олимпийских гор, покрытых по склонам вечнозеленым лесом, а ближе развернулся самый город, с его еще издали сверкающими куполами храмов и дворцов, с высокими стройными башнями и колоннами, с домами, окрашенными в самые разнообразные цвета, весь окутанный легким серебристым туманом.
У берега на якорях стояли огромные суда, еще никогда не виданные русскими… Везде были шум, крики, оживление.
У Рогдая закружилась голова. Он, точно во сне, помнил потом, как их барка подплыла к берегу, как они вышли и были встречены людьми в блестящих, шитых золотом и самоцветными каменьями одеждах — послами греческого императора, как их вели куда–то по узким и показавшимся ему некрасивыми улицам и, наконец, привели в большое здание, где они должны были переночевать.
Только к вечеру он несколько пришел в себя, отдохнул, подкрепился вином, которое принес ему грек–гостиник, и постарался уяснить себе, где он, что с ним и куда их поведут теперь.
— Завтра мы осмотрим город и храм святой Софии, — говорил ему Андроник, так звали грека, — а через день будет богослужение в этом храме… Император уже знает и распорядился, чтобы вас, русских, провели на переднее место. Увидите, как греки служат своему Богу… велик Бог наш!.. — восторженно закончил грек.
Он был еще не стар, по–видимому, живой и общительный, и Рогдаю хотелось поговорить с ним. Но голова болела, и чувствовалась какая–то странная тяжесть во всем теле.
— Надо уснуть, — подумал он. Грек, видя его утомление, не стал приставать к нему с разговорами и вышел, пожелав доброй ночи.
Рогдай вытянулся на приготовленной для него кровати… Но уснуть все–таки долго не мог. Все кругом было для него ново и необычно. В окно смотрела какая–то особенная, чарующая южная ночь, а луна, зеленовато–серебристая, ярким молочным светом заливала белые стены домов, видневшиеся из окон, и играла лучами на полу комнаты.
— Точно русалки в майскую ночь, — подумал Рогдай, переносясь опять мыслью на берег Днепра.
На следующий день Рогдай проснулся с восходом солнца. Тяжесть в голове не прошла, но общая усталость была меньше.
Пожалел Рогдай, что не взял с собой целебных корешков Вахрамеевны, и какая–то тоска сдавила ему сердце; еще вдруг сляжешь на чужой стороне.
Но грустным мыслям некогда было предаваться, потому что пришел Андроник, позвал его в другую комнату, большую, светлую, с белыми мраморными колоннами… Там собрались и другие дружинники русского князя… На длинных столах приготовлено было угощение.
Потом повели гостей осматривать город.
Было что посмотреть в Царьграде, хотя нужно сказать, что вблизи город производил совсем уже не такое впечатление, как издали. Не было в нем того великолепия, которым поражал он, когда к нему подъезжали с моря, не было в нем даже такой ширины улиц и такого раздолья, какое было на холмах Киевских… Улицы большей частью были грязные, узкие, извилистые, без света, пропитанные тяжелым спертым воздухом. Дома из бревен и глины были невзрачны и даже жалки, многие из них окружены были стенами, поросшими зеленью, диким мохом, плющом и виноградом… Кое–где за оградой, в саду, били невысокой струей фонтаны… Под временным навесом из пестрой ткани пристроились на некоторых улицах низенькие лавчонки, мастерские… Тут продавались и мясо, и рыба, и хлеб, и фрукты, и всевозможные варенья, и обувь, и какие–то восточные ткани, и павлиньи перья, и вообще самые разнообразные предметы.
И население города было тоже разнообразное: наряду с греками здесь можно было встретить и выходцев из Малой Азии, и черного эфиопа, и еврея, отчаянно жестикулирующего и навязывающего всем какие–то цветные побрякушки.
Толчея была на улицах невыносимая. Толпа взрослых и ребят с любопытством, разинув рот, смотрела на «руссов», и, если бы не проводники и стража, посланная императором, едва ли бы им удалось спокойно осмотреть город.
